Когда машина уезжает, Джемма делает два шага вперед, три в сторону и просыпается, замерзшая и немного занемевшая, у ограды дома номер семнадцать.

— Твою мать, — говорит она. — Хрень собачья.

Но туфли все еще на ней, уже неплохо.

После сна она чувствует себя немного лучше. За каких-то пять минут она проходит полтора десятка домов, кое-как отпирает замок своего собственного и на цыпочках переступает порог. Внутри царят тишина и мрак. Она уже решает, что вышла сухой из воды, но, толкнув дверь своей комнаты, видит, что в ее кровати, чуть похрапывая и уронив на ковер телефон, спит мать.

38

У Сары косметики целый ворох. И не какая-то дешевка, а «Шисейдо», «МАК», «Урбан Дикей», «Шанель», «Диор». Не поделки никому не известных брендов, которые Джемма покупает в супермаркете.

— Ты даже не представляешь, насколько они лучше, — говорит ее подруга, брызгаясь парфюмом от Тьерри Мюглера. — Нет, я серьезно. Тебе непременно надо выбросить все это дерьмо и купить что-нибудь получше.

Джемме не хочется это делать. Забавно, что человек берет с собой, когда убегает в спешке. Вся ее жизнь и вещи, которые ей дороже всего, в одном-единственном чемодане. Она не без удивления смотрит на то, что покидала в него за десять минут сборов, когда мать ушла на работу.

Вещи, которые она забыла: трусы, зубная щетка, удобная домашняя одежда, в которой остальные девочки расхаживают в свободное от работы время (здесь тебе не рай, где женщины разгуливают в коротеньком сексуальном бельишке, о котором так грезят мужики).

Вещи, которые она оставила сознательно: семейные фотографии, айфон (купит себе предоплаченный мобильник при первой возможности), ключи от дома.

Глядя на косметику Сары, Джемма гадает, как же ей удастся наверстать. Большей частью все это стоит минимум двадцать фунтов за штуку. В ее собственной коллекции косметика такого уровня — либо подарок на день рождения, либо то, что осело в карманах во время прогулок по универмагам.

— Это довольно затратно… — с сомнением говорит она.

— Да на что еще тратить! — отвечает на это Сара.

Да, но. У нее в кошельке только двести фунтов, заработанные на той вечеринке, — теперь не такая уж и большая сумма, если учесть, каким образом их ей пришлось заработать. Джулия обещала завести ей банковский счет, но когда он у нее появится, то пустой.

— Мне придется ходить на вечеринки куда чаще, — говорит она.

Сара смеется.

— Не думаю, что это будет проблемой. А, и теперь, когда ты прекратила по-дурацки жеманиться, сразу заметишь, как вырастут гонорары. Реально.

— В самом деле? — Сердце в груди Джеммы пропускает удар.

— О да, — отвечает Сара, — даже с учетом вычетов я за вечеринку легко срубаю штуку.

— Вычетов?

— Ну да. Процент агентства, налоги, социальная страховка и все такое прочее.

— Налоги и...

— Да не парься ты, — говорит Сара. — Они сами за всем этим следят за тебя. Если у тебя нет проблем с налогами и вовремя оплачена страховка, никто и никогда не задает вопросов о том, чем ты занимаешься.

Налоги и социальная страховка. Все такое взрослое. Да она индивидуальный номер получила всего пару месяцев назад.

Сара снимает легинсы из мериносовой шерсти и натягивает маленькие черные трусики. Там, где ремешок соединяется с полоской ткани между ягодиц, пришит небольшой розовый помпон — из кроличьего меха, что хорошо, потому как под платьем он совершенно незаметен, но стоит раздеться, как хвостик тут же принимает форму обратно. Сегодня она собирается на ужин. Городские банкиры развлекают своих чикагских партнеров. Джемму на мероприятия такого рода допустят, только когда она сдаст тест на умение вести себя за столом и ее признают достаточно элегантной.

— Как только все наладится, то ты так повеселишься! — восклицает Сара. — Ты сможешь купить себе буквально все, что захочешь. Когда займешься чем-то больше вечеринок. Они, конечно, хороши с точки зрения практики, но в действительности это скорее кастинг. Настоящие бабки платят те, кто зовет тебя поразвлечься на выходные. Такие недели — это что-то нереальное. Боги! Знаешь, есть арабы, для которых пятьдесят кусков — это так, на сдачу. Через год я смогу купить за наличные квартиру.

— Да ты что? — растерянно спрашивает Джемма, чувствуя себя невероятно маленькой.

Она только сутки назад ушла из дома, но ее уже окружает огромный пугающий мир. И полный перспектив. И каких. «Они никогда не жили, — думает она. — Мои мама и папа. Они понятия не имеют».

— Я нацелилась на «Воксхолл», — беспечно заявляет Сара. — Тот жилой комплекс на берегу Темзы. Боже, какой будет вид!

Остров

Май 1986 года

39

Когда в мае «Принцесса Татьяна» возвращается из годового путешествия за летом по всему миру, то вновь встает на якорь в главной гавани, тесня рыболовецкие суда, хотя пристань для яхт уже полностью закончена, а над старым волнорезом видны крыши плавучей недвижимости стоимостью в миллиарды долларов.

Когда Мерседес просыпается и узнает, что Татьяна снова здесь, сердце у нее падает. Хотя перед возвращением в школу Татьяна даже не удосужилась с ней попрощаться, маленький дьяволенок в душе нагоняет на нее страху, что контракт остается в силе. Что неспособность Серджио внимательно прочитать договор с самого начала связала ее по рукам и ногам на всю жизнь.

Со стороны вертолетной площадки подкатывает машина, из нее выходит Татьяна и, не оглядываясь, поднимается по трапу. Мерседес, которая в этот момент ставит на стол тарелки с жареным осьминогом, на миг замирает, смотрит ей вслед и чувствует, что узел в ее животе затягивается еще туже.

— Они вернулись, — говорит Донателла.

— Какая ты у нас наблюдательная, — отвечает на это Мерседес, — тебе бы работать детективом международного уровня.

Сестра шутливо стегает ее кухонным полотенцем. В своем взвинченном состоянии Мерседес даже не замечает, что Донателла исчезает в доме, а когда возвращается, ее волосы тщательно расчесаны и уложены маслом до зеркального блеска, под передником — новое платье в подсолнухах с приталенным лифом, а на фоне оливковой кожи поблескивают единственные украшения сестры — крест, подаренный на конфирмацию, и серебряные круглые серьги.

Когда после обеда Татьяна вновь появляется на трапе, Мерседес втягивает голову в плечи, но та, даже не глянув в сторону «Ре дель Пеше», поворачивает направо и направляется к воротам пристани для яхт. Вбивает на пульте код и заходит в тоннель, пробитый в старом волнорезе. Мерседес чувствует такое облегчение, что ей на глаза наворачиваются слезы. Поглядев на Феликса, который в этот момент штопает сети в лучах весеннего солнца, видит, что он тоже провожает Татьяну глазами. Потом, видимо почувствовав взгляд Мерседес, поворачивается к ней и широко улыбается. «Все в порядке, — явственно читается в го улыбке. — Ты в безопасности. Мы в безопасности. Ты больше не в ее власти».

40

— Что будете?

Татьяна на нее не смотрит. Не удостоила ее даже взглядом, когда пришла в ресторан и села за понравившийся ей столик без спросу.

— Колу, — отвечает она, — не диетическую.

Мерседес нерешительно замирает на месте, ожидая, что Татьяна хоть знаком или жестом признает в ней знакомую, но ничего такого не происходит.

Она поворачивается к своим спутницам. Новым подругам. Судя по всему, им не платят, так как одежда на них по размеру и ни одна из них не поворачивается к Татьяне за одобрением.

— А вы?

— Капучино, ага, — отвечает маленькая блондинка.

Как ее зовут, Мерседес не знает. Она не знает никого из Татьяниных подруг. Да и откуда? Прошлым летом никого из них здесь не было.

— А мне citron pressé, — говорит другая маленькая блондинка.

Они теперь все светловолосые, даже Татьяна. На фоне ее желтоватой кожи этот цвет выглядит ужасно, но, по-видимому, такова мода. Пышные шевелюры, подвязанные шелковыми шарфами, задуманными так, чтобы больше напоминать старые тряпки, и украшения в несколько слоев. Донателла теперь тоже делает такую прическу. Шарф она смастерила из того полупрозрачного сарафана. В конечном итоге у них все идет в дело.