— Возможно, просто не захотела вас будить, — отвечает Татьяна.

— Не думаю, что этой ночью меня хоть что-то могло поднять с постели, — говорит Вей-Чень, — я даже не допила последнюю порцию.

— Но она вообще ничего с собой не взяла! — восклицает Ханна. — Оставила одежду, белье… Даже сережки.

— Ух ты? — тут же оживляется Вей-Чень. — Те, бриллиантовые?

— Ага!

— Можете поделить все между собой, — говорит Татьяна, — она больше не вернется.

— Как? Даже драгоценности?

— Если она хочет себе богатенького папика, — со вздохом отвечает Татьяна, — то пусть он ей покупает. К тому же эти сережки ей подарила я, а раз так, то могу забрать их обратно.

— Ух ты! — повторяет Вей-Чень, и вдруг все они подскакивают и бегут, только капельки воды из бассейна сверкают в воздухе.

Ох уж эта способность подростков моментально восстанавливаться. Первой, на добрых три метра опережая остальных, мчится Ханна, до этого сидевшая ближе к мелкому краю бассейна. И это несмотря на поврежденную руку и хромоту. Влетая в дом, она победоносно хохочет.

«Вот так оно всегда и бывает, — думает Мерседес. — Покажи человеку яркую безделушку, и он тут же забудет о вопросах, которые должен был задать. Точно как мой отец. Одного взгляда на „Медитерранео“ ему хватило, чтобы позабыть о старшей дочери. Надеюсь, с этой девочкой все хорошо. Что она до сих пор жива. Что за ночь с ней ничего плохого не случилось».

Собственная улыбка теперь причиняет ей боль. В данный момент она не может ничего сделать. Ей остается только одно — держать лицо и надеяться.

Взрослые с веселыми улыбками смотрят убежавшим девочкам вслед.

— Вот поэтому, — говорит Мэтью Мид, — я никогда не обеднею. За деньги люди готовы на что угодно.

Брюс Фэншоу щурит глаза, как греющаяся на солнце ящерица.

— Меня теперь интересует, что они еще готовы сделать за деньги и сами об этом не догадываются.

Все смеются.

— Ты реально позволишь ей разговаривать с гостями в таком тоне? — капризно спрашивает Джейсон.

— Что?

— Я о служанке.

— Ой, замолчи, — отвечает Татьяна. Медовый месяц определенно закончен. — Она предана нам душой и телом. Я знаю ее с двенадцати лет.

Мерседес уходит приготовить все необходимое для уборки.

Ей вслед несутся слова Татьяны:

— Мерси сделает все, что я ей велю. Я не рассказывала вам, как однажды на нее пописала?

Пройдя за работодательницей по коридору, она вежливо отворачивается, когда та вбивает код, потом подхватывает ведро с чистящим порошком и слышит, как за ней с тихим шорохом закрывается дверь.

На нее обрушивается лавина затхлых запахов. Они выключили кондиционер, поэтому за ночь запахи настоялись и окрепли. Недопитые бокалы со спиртным, дым от сигар. Что-то соленое. Что-то напоминающее испражнения. «Так пахнет смерть, — думает она, натягивая резиновые перчатки. — Даже воздух здесь кажется мертвым».

Татьяна никак не комментирует ни запах, ни бардак. Мерседес даже не представляет, как можно дойти до того, чтобы даже не извиниться перед человеком, которому приходится убирать подобную грязь.

«Но нам ведь за это буквально платят, правда?»

— Как закончишь, дай мне знать, — говорит Татьяна, — и я запру.

— Думаю, это будет нескоро, — отвечает Мерседес.

В ярких лучах светильников на потолке она выхватывает взглядом липкие разводы почти на каждой поверхности. Пятна. На креслах и ковре. Этап, когда уборка в этом доме вызывала у нее тошноту, давно остался позади. Она как-то слышала о компаниях, специализирующихся на уборке после убийств или смерти одинокого человека, о которой узнают, только когда гниющая плоть превращается в вязкую субстанцию, протекающую к соседям внизу. «Я бы там справилась на отлично, — думает она, переступая порог. — Только мы на Ла Кастеллане не бросаем людей умирать в одиночку».

— Неважно, — отвечает Татьяна и возвращается к своей тусовке.

Среди бутылок и пепельниц на столе лежит небольшая кучка кабельных стяжек — затянутых, но разрезанных. Мерседес известно, что именно ими связывали. «Ненавижу их... — думает она, шагая по липкому ковру, чтобы вылить в мойку на кухне ведро. — Гнусные, отвратительные, мерзкие твари. Каждый из них вполне заслужил то, что с ними вскоре случится. В полной мере».

На уборку ей понадобится не меньше двух часов. Закончив, она заткнет сливное отверстие мойки пробкой, откроет кран и запрет дверь.

Остров

Сентябрь 1986 года

54

Он удостаивает ее аудиенции, сидя в джакузи. Сегодня нет ни свежевыжатых соков, ни вкусных пирожных. Он только что сменил команду — уже во второй раз с того утра, когда она ждала, когда проснется Татьяна, а здесь работали люди, угощавшие ее. Для новых слуг она всего лишь очередная девочка-подросток из местных. Единственное знакомое ей здесь лицо — это капитан Филипп.

Ей пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить нового охранника у трапа передать хозяину ее записку. Последовавшее за этим ожидание настолько затянулось, что в какой-то момент Мерседес показалось, что записка не дошла до адресата.

Она стоит перед ним в лучах ослепительного солнца, пока он нежится в бурлящей пузырьками воде, положив на края ванны широко разведенные в стороны руки. «Надо было захватить с собой шляпу, — думает Мерседес, — чтобы можно было мять ее в руках, пока я попрошайничаю».

Джакузи рассчитано на четверых, но Мэтью Мид так тщательно его заполняет, что ей заранее жаль каждого, кому захотелось бы разделить с ним эту ванну. В голове мелькает воспоминание о девочках, приезжавших прошлым летом на мальчишник, о чем она тут же жалеет.

— Ну и? — спрашивает он. — Стало быть, теперь в наших деньгах для тебя больше нет ничего зазорного, так?

— Да я никогда и не гово… — начинает она, но тут же понимает, что эта реплика ведет в тупик, и меняет тактику. — Простите меня… Я… Когда у Татьяны появились новые друзья, с которыми она стала ходить к нам в ресторан, я, наверное, почувствовала…

Она силится найти нужное слово, чтобы отпереть им дверцу к его триумфу. Значит, не облегчение. Не свободу. Не радость.

Пока он ждет продолжения, его губы расплываются в едва заметной улыбке. Ему это нравится. Да еще как. Страдания других доставляют ему подлинное наслаждение. Ему мало просто победить — ему важно, чтобы проиграли другие, осознав свое поражение. Страшный, ужасный человек. Но единственный из всех ее знакомых, для кого сто тысяч американских долларов — карманные деньги.

— Ревность, — заканчивает она, зная, что это именно то слово, которое он хочет услышать. — И моя сестра. Я понимаю, с ее стороны это было непочтительно, но она… была…

Непривычный ей переход в прошедшее время заставляет ее умолкнуть на полуслове. Она сглатывает слезы.

Мэтью Мид поднимает с края джакузи правую руку, на внутренней стороне которой свисает складками сморщенная плоть, опускает ее в воду и говорит:

— Ах да, твоя сестра. Жаль ее. Красивая была девушка.

Мерседес ничего не отвечает, не отрывая глаз от палубы и изо всех сил стараясь не дать волю эмоциям. «Я не могу потерять маму… — думает она. — Если мы не спасем ресторан, она умрет».

— И как же ты думаешь возвращать мне эти деньги? — спрашивает он, с плеском и хлюпаньем ворочаясь в ванне. — Если я вам их одолжу.

Мерседес поднимает глаза, видит, что его рука все еще под водой, и старается не думать, что он ею делает.

— Мы будем платить вам с текущих доходов.

— Ха! — презрительно фыркает он, не скрывая своего веселья. — Немало же времени на это уйдет. Боюсь, я столько не проживу.

— Мы будем отдавать вам десять процентов от ежегодного заработка! Каждый год! — восклицает она.

С Лариссой она это не обсуждала, однако отчаяние придает ей смелости. В конце концов, теперь им надо кормить на два рта меньше.

— Значит, десятина? — ухмыляется он. — Столько же, сколько вы платите duqa?

Она в ответ кивает.